Краеведение в XXI веке: структурный анализ, задачи и место «самого массового вида науки». Часть 3.

Историки-краеведы и их место в публичной истории

Сравнивая отдельные компоненты организационной структуры исторического краеведения, отметим, что учебное направление, как правило, не претендует на производство новых краеведческих знаний. Во всяком
случае это не является для него главным. Перед учебным краеведением стоят другие задачи. Прежде всего, это формирование у студентов и школьников навыков самостоятельной исследовательской деятельности в области исторического краеведения и приобщение их на практике к местной истории, воспитание любви к своей малой родине. Для некоторых из этих студентов и школьников изучение истории своего края в дальнейшем становится либо профессией, либо серьезным увлечением.
А вот деятельность представителей государственного и общественного направлений в историческом краеведении ориентирована именно на изучение разных сторон того или иного края. Процессы эти похожи, но не тождественны. Имея общий предмет исследования, представители государственного краеведения познают его в рамках научного мышления, а представители общественного краеведения – в рамках обыденного [3, с. 38]. Пытаясь четко терминологически развести эти разные уровни историко-краеведческой деятельности, некоторые современные исследователи предлагают различать научно ориентированную историю и социально ориентированное историописание. Как следствие, представителей государственного исторического краеведения все чаще называют локальными историками, регионологами или регионалистами, а собственно краеведами – исключительно представителей общественного краеведения, любителей [3, с. 40; 7, с. 7].
Некоторые, наиболее радикальные исследователи предлагают вообще «исключить из употребления не имеющий, – по их мнению, – ясной дефиниции термин „историк-краевед“, четко разграничить сферы деятельности краеведов (сбор и первичная обработка материала) и историков (научное редактирование и анализ)» [8, с. 24]. Другие авторы задаются вопросом: «Значит ли, что любой специалист, занимающийся изучением своего края <…>, обречен называться краеведом?» И сами отвечают на него: «Если
исследователь в своей работе не выходит за пределы региона, рассматривая его в качестве самоценного и самодостаточного, если утрачивает общероссийский контекст при оценке событий и феноменов, то вольно или невольно он остается в границах краеведения» [9, с. 12].
Думаем, что авторы этих суждений во многом заблуждаются. На наш взгляд, принадлежность к краеведению не определяется лишь территориальными рамками исследования и его внеконтекстуальностью. «Любой фрагмент истории контекстуален изначально», – справедливо отмечает А. О. Никитин, поскольку «любая часть несет в себе черты качественной определенности целого». Принимая эти доводы, согласимся и с другим важным выводом рязанского историка: «Глобальное и региональное – равноправны на весах научного знания» [3, с. 27]. Что же касается термина «историк-краевед», то предложение упразднить его, по меньшей мере, несерьезно. Другое дело, что использовать этот термин надо по назначению.
Ведь именно историками-краеведами позиционируют себя многие сотрудники краеведческих музеев, региональных архивов и библиотек, других учреждений. Они являются историками по профессии, имеют специальное историческое образование, а некоторые и ученые степени и занимаются, в силу своих служебных обязанностей, краеведением. В отличие
от краеведов-любителей эти историки-краеведы не просто удовлетворяют собственные потребности в получении новых для них знаний, а на профессиональном уровне выполняют поставленное перед ними государственное задание. Эту работу они осуществляют регулярно, по определенному плану, тогда как краеведы-любители посвящают своему хобби эпизодически какую-то часть свободного времени. Научные исследования историки-краеведы совершают за счет бюджетных субсидий, иногда грантовой поддержки. А краеведы-любители тратят на свои изыскания, как правило, собственные средства. Полученные результаты историки-краеведы представляют в виде музейных выставок, обзоров музейных и архивных коллекций, публичных лекций и выступлений на конференциях, научных и научно-популярных изданий, баз данных, интернет-контента и видеоматериалов и т. п. У краеведов-любителей эти возможности значительно более ограничены. Как видим, различий много. Из этого следует, что нельзя термин «историк-краевед», как уже было сказано выше, безосновательно применять к краеведам-любителям лишь потому, что они интересуются местной историей и являются авторами, в большинстве случаев, компиляционных трудов описательного характера.
Повторим, все эти недоразумения, связанные с отнесением исследователей местной истории то к локальным историкам и регионологам,
то к «обреченным» краеведам, происходят из-за отрицания структурного разнообразия краеведения. Многие исследовали, не раздумывая, приписывают ему качества, характерные исключительно общественному, любительскому краеведению. Вместе с тем наряду с общественным краеведением существует краеведение государственное. В нем задействованы профессиональные специалисты, которые, обладая определенными качествами, могут считаться краеведами. Что же это за качества?
Охарактеризуем их. Но при этом обратим внимание на то, что краеведение – это не только функциональная, но и духовно-нравственная категория. Далеко не каждый локальный историк, впрочем, как и любитель, пытливо познающий свой край, могут считаться краеведами.
Прежде всего, краевед должен оправдывать свое название. Иначе говоря, он должен «ведать», т. е. знать, иметь представление, быть осведомленным о своем крае. Как правило, краеведы – люди эрудированные, знающие не только общие закономерности развития исторических процессов, но и специфику их проявления в регионе, повседневную жизнь населения, его материальную и духовную культуру. Велика роль краеведов в выявлении, охране и использовании объектов культурного наследия, пополнении музейных и архивных фондов.
Примером такого краеведа может служить И. Я. Словцов – автор первой исторической хроники Омска, в свое время один из образованнейших и интереснейших людей в городе. По воспоминаниям другого известного омского краеведа Г. Е. Катанаева, «не было, кажется, ни одного ученого, путешественника по Сибири, ни одного проезжающего через Омск с научными целями натуралиста, который бы, пользуясь хотя бы и краткой остановкой в этом городе, не счел бы необходимостью прежде, чем уехать из него, побывать у Ивана Яковлевича для наведения тех или иных справок по интересующим их вопросам исследования или для пополнения своих сведений о крае данными, имеющимися у него как знатока края» (Государственный исторический архив Омской области (ГИАОО). Ф. 366. Оп. 1. Д. 356. Л. 3.).
Вместе с тем, на наш взгляд, краеведом не может считаться человек, который, руководствуясь своими личными интересами, в погоне за надуманными им «сенсациями и открытиями», а порой и банальным гонораром, по причине своей неграмотности или в угоду идеологическим воззрениям, искажает, а порой и фальсифицирует местную историю. Такие псевдокраеведы, периодически удивляя нас своими «сенсационными открытиями», образно говоря, «не ведают, что творят».
Еще одно качество отличает краеведа – особое, трепетное отношение к своей малой родине. Это, по определению В. Ф. Козлова, «человек, который не только знает, но и любит свой край, патриот» [10, с. 239]. Не случайно С. О. Шмидт называл краеведение «краелюбием». Но невозможно любить свой край, не зная его. Любить просто потому, что когда-то по стечению обстоятельств ты в нем родился.
Это чувство приходит тогда, когда человек с юных лет шаг за шагом познает родные места – улицу, на которой находится его дом, затем близлежащие районы, город и т. д. Познает окружающую среду, жителей с их менталитетом, интересуется и начинает гордиться прошлым своего края, его замечательными людьми, наконец, своей любимой спортивной командой. Наиболее эффективно развитие такого сильного чувства привязанности и любви к малой родине – того, что принято называть патриотизмом, происходит в процессе «творческого общения людей разных поколений, разного уровня образованности и специальной подготовки» [4, с. 13]. Д. С. Лихачев подчеркивал, что «к патриотизму нельзя только призывать, его нужно заботливо воспитывать – воспитывать любовь к родным местам, воспитывать духовную оседлость» [14, с. 197]. Именно эту функцию бескорыстно берут на себя многие краеведы, поскольку их деятельность требует «от человека неравнодушного отношения к предмету и выводам своего изучения» [5, с. 159]. В результате краеведческое сообщество самовоспроизводит себя. 
Важным качеством краеведов является также их «приближенность» к объектам своих исследований, непосредственное восприятие тех памятных мест, где происходили исторические события, сохранившихся памятников истории и культуры. Это качество мы условно назвали «внекабинетностью». Настоящий краевед не ограничивается поиском сведений лишь в библиотеках и архивах. Он активно использует методы полевых исследований, осуществляет сбор и интерпретирует эмпирические данные, взаимодействует с очевидцами изучаемых событий и их потомками.
Еще одной важной особенностью краеведов, объединяющей их, является стремление (и даже потребность) поделиться результатами своих изысканий с земляками. Научно-популяризаторская деятельность для многих из них – едва ли не определяющая мотивация в занятии краеведением. Их труды априори социально ориентированы вне зависимости от того, написаны ли они профессиональными историками-краеведами, краеведами-
любителями или педагогами, преподающими методику краеведения и историю края. Кроме того, краеведам свойственны, также, аксиологический подход к истории и культуре края, активная гражданская позиция, инициативность в преодолении проблем, связанных с сохранением наследия, охраной окружающей среды, воспитанием патриотизма.
Поэтому краеведы, как правило, активны в публичном пространстве: являются членами экспертных комиссий, постоянными авторами научно-
популярных изданий, участниками телевизионных передач, экскурсоводами, блогерами. Стремление к публичности и активная жизненная позиция – важные отличительные черты краеведов.
Вряд ли кто-то возьмется оспаривать этот «набор качеств» краеведа: краезнание, краелюбие, внекабинетность, публичность и активная жизненная позиция. Безусловно, далеко не каждый локальный историк, регионолог или регионалист, педагог и, наконец, рядовой обыватель, интересующийся историей своего края, обладают этими своеобразными цеховыми признаками. Но если они соответствуют названным качествам, то могут гордо называть себя краеведами.
Важное значение при этом, на наш взгляд, имеет факт самоидентификации краеведа в профессиональном историческом сообществе. Не секрет, что «некоторые историки, – как справедливо отмечает В. Ф. Козлов, – проявляя некую застенчивость в употреблении терминов „краеведение“, „краевед“ в приложении их к себе, пытаются предложить целый ряд модернизированных или вовсе новых названий», а в «некоторых вузовских сообществах „историческое краеведение“ стало подменяться близкими к нему, но не равнозначными „региональной историей“, „регионоведением“, „регионологией“, а также „новой локальной историей“» [10, с. 238].
В то же время нередко можно наблюдать противоположное явление, когда краеведами и даже историками-краеведами самоназываются люди,
не в полной мере этому соответствующие. Как правило, они чрезмерно активны и даже агрессивны в публичном пространстве, умело находят поддержку у местных администраций и журналистов. По мнению С. А. Гладких, «краеведение представляется таким лицам вполне доступным способом повысить свой социальный статус» [8, с. 17]. Именно они и являются основными «поставщиками» исторических небылиц и фальсификаций на локальном уровне.
Поэтому, считаем, что не следует навешивать ярлык «краеведа» локальным историкам, которые этим тяготятся. Точно так же надо с особой осторожностью называть краеведами и, тем более, историками-краеведами людей, которые таковыми, по большому счету, не являются. Думается, что местные саморегулируемые краеведческие организации в силах с этим разобраться и умерить амбиции таких дилетантов, а краеведение не заметит этих потерь и только выиграет!
Наконец, как быть с понятием «историк-краевед»? Считаем, что упразднять его преждевременно, а вот выработать единый подход к его определению необходимо. Более того, краеведческому сообществу важно осознать, что именно историк-краевед является связующим звеном с сообществом историческим. И если мы намерены покончить с противостоянием профессионалов и любителей, то должны научиться бережно относиться к этому понятию и не допускать его девальвации.
Напомним, историками общепринято считать ученых, специалистов по истории и вспомогательным историческим дисциплинам. Как правило, они имеют фундаментальное историческое образование и реализуют себя в научно-исследовательской или преподавательской деятельности. Историков, которые географически локализуют объекты своих исследований, в последнее время принято называть локальными историками или
историками-регионалистами. Но при определенных обстоятельствах, когда эти специалисты попадают в проблемное поле локальной публичной истории, они, как правило, становятся историками-краеведами.
На наш взгляд, понятие «историк-краевед» шире понятий «локальный историк» или «историк-регионалист». Это более высокий, качественно новый уровень, обусловленный тем, что историк-краевед находит свое применение не только в профессиональном сообществе, но и в публичном пространстве локальной истории. Таким образом, следует признать, что историк-краевед в современном социуме значительно более востребован, чем его коллеги из сугубо академической сферы. Кроме того, важно отметить, что «краеведение, – по мнению С. И. Маловичко и М. Ф. Румянцевой – требует не меньшего, а может быть, даже большего профессионализма», т. к. в научном сообществе существует система экспертных оценок, а краеведение «выходит непосредственно
на социум» [7, с. 8].
Полностью соглашаясь с авторами этого замечания, мы не можем согласиться с ними в другом. В своих работах С. И. Маловичко и М. Ф. Румянцева приходят к выводу, имеющему, впрочем, по их же признанию, дискуссионный характер, «о целесообразности разделения двух типов исторического знания: собственно научного и социально ориентированного». Сравнивая локальную историю и краеведение, они утверждают, что «локальная история развивается как субдисциплина исторической науки и как научное направление, а краеведение – это область социально ориентированного историописания, нацеленного по преимуществу на обеспечение идентичности на основе формирования общей исторической памяти локуса» [7, с. 7]. При этом они однозначно отказывают краеведению в «научности», хотя и признают: «ненаучный характер краеведения ни в коей мере не умаляет его социокультурного значения. Что может быть важнее обеспечения идентичности и формирования исторической памяти социума?» [7, с. 7 – 8].
В данном случае мы вновь вынуждены констатировать: авторы рассматривают историческое краеведение как однородное явление, лишенное внутренней структуры, в том числе и организационной, отождествляя его с действительно ненаучным любительским краеведением. Мы же исходим из того, что государственное краеведение, представленное, в первую очередь, научными сотрудниками краеведческих музеев, сотрудниками региональных архивов и библиотек, т. е. профессиональными историками-краеведами, является и научным, и социально ориентированным.
Основная задача этих специалистов – представлять интересы исторической науки в публичной истории, которая, по определению историка И. М. Савельевой, является совокупностью «подходов и практик, направленных на идентификацию, сохранение, интерпретацию, и презентацию исторических артефактов, текстов, структур и ландшафтов во взаимодействии историков-профессионалов с широкой публикой» [15, с. 143].
Соглашаясь с ней, другой известный исследователь Л. П. Репина дает более краткую и предельно емкую характеристику публичной истории – это «комплекс средств для представления научного исторического знания широкой публике и для формирования знания о прошлом в обыденной жизни» [16, с. 63]. К продуктам публичной истории относят научно-популярную литературу, публикации в СМИ и интернете, телевизионную документалистику, музейные экспозиции и выставки, городское историко-культурное пространство, тематические экскурсии и публичные лекции, различного рода базы данных и т. п.
Как известно, интерес к истории своей страны проявляют большинство российских граждан. Согласно недавним социологическим опросам 51% населения интересуются историей «время от времени», а 20% – постоянно.
Среди людей старшего возраста таковых 75%, а среди молодежи 67%. Россияне, имеющие высшее образование интересуются вопросами истории чаще других – 80% (Нужна ли нам машина времени. 27.04.2021. URL: https://rg.ru/2021/04/27/opros-chto-rossiiane-schitaiut-simvolami-strany-i-znaiut-ob-istorii.html (дата обращения: 09.09.2021)).
Похожий опрос был проведен недавно нами в Омске. С 28 августа по 5 сентября 2021 г. был опрошен 601 респондент. Это посетители музея, участники социальных групп, случайные прохожие на улицах города. На вопрос «Интересуетесь ли вы историей?», 63% респондентов ответили положительно, а 32% ответили: «Интересуюсь эпизодически». Отечественной историей интересуются 72% опрошенных, а местной – 56%. Среди источников исторической информации подавляющее большинство участников опроса назвали интернет. На втором месте, с небольшим отставанием – музейные экспозиции, экскурсии и лекции. На третьем месте – телевидение и кино, на четвертом – научно-популярная литература. И завершает список исторической информации научная литература. Таким образом, совершенно очевидно, что наиболее популярными источниками исторических знаний являются разные формы публичной истории. В связи с этим возрастает роль и значение деятельности представителей цеха историков, готовых работать в пространстве диалога с заинтересованной частью общества.
Нет сомнения, что именно краеведческие исследования в значительной мере способствуют развитию публичной истории. Социологические наблюдения, проведенные нами, показывают, что вопросы местной истории являются одним из ключевых сегментов в сфере исторических интересов граждан. И это не случайно. С информацией о прошлом родного края мы сталкиваемся в буквальном смысле «на каждом шагу». Местные топонимы, объекты историко-культурного наследия, городские легенды и семейные рассказы, личные наблюдения – все это близко и понятно широкой публике. Она готова потреблять эту информацию и живо интересуется ею. В этой ситуации не профессиональный историк, публикующий свои труды немногочисленными тиражами и обсуждающий их достоинства в узкой академической среде, а именно историк-краевед, работающий в пространстве публичной истории, оказывается на авансцене формирования общественного исторического сознания.
Профессор И. М. Савельева, рассуждая о публичной истории, приходит к важному выводу о том, что в последнее время «между двумя старыми антиподами, историей профессиональной и популярной, появляется промежуточное звено. Сегодня мы имеем дело с триадой: „профессиональная история – публичная история – популярная история“» [15, с. 147]. Если применить эту триаду к местной истории, то профессиональную историю в ней будут представлять локальные историки, публичную историю – историки-краеведы и популярную историю – краеведы-любители.
Локальных историков и историков-краеведов объединяет общий предмет исследования и профессиональный научный подход к его изучению. А главным отличием является то, что локальные историки продуцируют исключительно научные знания, а историки-краеведы преимущественно социально ориентированные. При этом на практике возможен переход историка из одного качества в другое или существование его в двух ипостасях [15, с. 144]. Сравнивая историков-краеведов с краеведами-любителями,
отметим: общими для них являются также предмет исследования и социально ориентированный характер продуцируемых ими знаний. Но если историки-краеведы в своей деятельности используют широкий спектр научных методов исторического познания, то краеведы-любители чаще всего применяют лишь описательные методики, пересказ исторических документов и воспоминаний без их критического анализа.
Из всего вышесказанного следует вывод, что к историкам-краеведам следует относить профессиональных историков, хорошо знающих и любящих свой край, изучающих его как по письменным и вещественным источникам, так и при непосредственном самостоятельном наблюдении, а главное – представляющих достижения исторической науки в публичном пространстве. Причем они могут это делать и в рамках выполнения своих служебных обязанностей, и за их пределами.
Публичная история как относительно новое направление формирования исторического сознания призвана заниматься трансляцией академического знания доступным и понятным для широкой аудитории языком, но без его искажения и упрощения фактов. Это одна из ее ключевых задач. Но, к сожалению, профессиональные историки нередко упускают инициативу в этом вопросе. Пропасть между наукой и историей, существующей за ее пределами, становится все более глубокой. В полной мере это можно отнести и к локальной истории. В погоне за индексами научного цитирования, профессиональные историки зачастую отказываются от публикаций результатов своего труда в научно-популярных изданиях. Они редко выступают с публичными лекциями, принимают участие в обсуждении музейных экспозиций, консультируют журналистов и кинематографистов.
В этой ситуации место профессиональных историков в пространстве публичной истории пытаются занять люди, не всегда готовые выполнить данную миссию, но уверенные в своих исторических познаниях и собственном предназначении транслировать их в популярном виде. Им чужды представления о критике исторических источников, историографическом осмыслении проблемы, методике работы историка. Но зато у них всегда велико желание совершать новые научные открытия. Мало кто претендует на открытия в области математики, химии или физики. А вот в истории готовы проявить себя многие. В результате появляются невероятные исторические «сенсации», рождаются и укореняются, не без участия журналистов, в общественном сознании многочисленные мифы и исторические фальсификации.
Мифологизация как форма интерпретации истории существовала всегда. Но если история основана на общенаучных и специальных методах получения знания, то миф – это, прежде всего, образ прошлого, базирующийся на индивидуальной или коллективной памяти, на вере. Он, как правило, воздействует на эмоциональную сферу восприятия.
Исследователи предлагают разделять понятия «миф» и «историческая фальсификация». По их мнению, «…главное отличие мифа от фальсификации заключается в том, что миф – это вымышленный рассказ о событиях прошлого, настоящего или будущего, возникший естественным образом, ставший неотъемлемым достоянием массового сознания. Фальсификация же представляет собой умышленное искажение или вымысел исторических фактов, осуществляемый конкретными лицами в конкретных же политических, идеологических, религиозных или иных целях. Фальсификации обычно возникают в целях дискредитации или, напротив, сознательного „улучшения“ реальной истории. Они могут основываться на популярной исторической мифологии или, напротив, порождать ее – особенно в кризисные периоды, когда возникает или искусственно формируется общественный запрос на пересмотр истории» [17, с. 166].
Известно, что борьба с историческими мифами и фальсификациями начинается с признания их существования. Но этого недостаточно. Профессиональным историкам следует активнее внедряться в пространство публичной истории с целью популяризации исторического прошлого на основе верифицируемых знаний. «Профессионализм в данном случае, по мнению И. М. Савельевой, подразумевает знание истории (историческое образование) плюс владение специальными практиками работы с общественными группами и организациями» [15, c. 155].
Как ни прискорбно это сознавать, но на региональном уровне чаще всего генерируют исторические мифы, а порой и откровенные фальсификации именно краеведы-дилетанты, а журналисты – любители исторических сенсаций, потворствуют им. Иногда этим «грешат» и профессиональные историки. Оставшись на партийно-классовых позициях, некоторые из них продолжают традиции советской историографии. С примерами подобного отношения к местной истории и их осуждением можно познакомиться в целом ряде региональных публикаций [3, 8, 18], а также в книгах из серии «Загадки и мифы омской истории» [19 – 23].
Приведем лишь некоторые примеры из омской истории. Многие исторические мифы появлялись вследствие разного рода исторических ошибок и некомпетентности их авторов. Так, главный исторический миф Омска о том, что Петр I собирался, якобы, снести Омскую крепость, породил
генерал Г. Е. Катанаев, не заметивший опечатку в Полном своде Российских законов. Благодаря авторитету Г. Е. Катанаева, этот миф живет уже более 100 лет, а фигура Петра I не почитаема в Омске [19].
В советскую эпоху история была идеологизированной и представляла собой сплошное пространство исторических фальсификаций. Наиболее наглядно это можно было наблюдать на примере истории Гражданской войны, когда Омск был белой столицей. Современный анализ общедоступных источников легко позволяет опровергнуть многие бодрые выводы советских историков и краеведов о героическом участии партийных и советских деятелей в событиях, связанных с падением советской власти в Омске в июне 1918 г. Авантюрной представляется и роль большевистского подполья в кровавых событиях 22 декабря 1918 г. [22, 23].
В наши дни мифотворчество и исторические фальсификации зачастую построены на стремлении сделать сенсационное открытие, эпатажное заявление. Нередко они преследует имиджевые и даже коммерческие интересы. Одним из таких нашумевших заявлений в 2021 г. стало интервью экс-директора омского аэропорта о том, что Герой Советского Союза генерал Д. М. Карбышев был по формальным признакам «изменником», т. к.когда-то, дескать, изменил присяге и перешел из Белой армии в Красную. На самом деле, вступая в декабре 1917 г., как и многие другие офицеры бывшей царской армии, в Красную гвардию, Д. М. Карбышев был свободен от присяги, т. к. ни царя, ни Временного правительства, которым он присягал, уже не было. Впрочем, как не было еще ни Белой, ни Красной армий. Такое нагромождение фактических исторических ошибок, тем не менее, не насторожило журналистов, опубликовавших это интервью, ведь оно должно было привлечь интерес к новому изданию (Виктор Титарев: «Омскому аэропорту надо было присвоить имя Достоевского, именно здесь он сформировался как мыслитель». 28.02.2021. URL: https://xn--80aqgcecgifhtc.xn--p1ai/news/category/mirovozzrenie/viktor-titaryov-omskomu-aeroportu-nado-bylo-prisvoit-imya-dostoevskogo (дата обращения: 09.09.2021).).
Нельзя не согласиться с мнением о том, что «краеведение, приобретающее черты паранауки, – явление весьма и весьма небезобидное по своим социальным и культурным последствиям. Оно неизбежно вступает в конфронтацию с наукой, поскольку утверждает себя на противопоставлении ей. Оно расшатывает рациональные основы миропонимания, прививает общую „интеллектуальную неаккуратность“ (К. Саган) и усиливает мистифицированность обыденного сознания, к носителям которого всегда адресуется» [3, с. 38].
В связи с тем, что на волне бурного развития информационных технологий с подобными примерами приходится сталкивать все чаще и чаще, роль публичных историков, а в контексте наших размышлений историков-краеведов, многократно возрастает. Но неправильно думать, что они одиноки в борьбе за научность исторических знаний. Важным, по мнению И. М. Савельевой, является «интерактивное взаимодействие между историком, публикой и историческим знанием (объектом изучения)». При этом «непрофессиональная группа <…> является, наряду с историком, не реципиентом, а сотрудником, сотворцом знаний». Более того, она считает, что «в открытом рабочем диалоге профессионалов с находящейся за стенами научного учреждения общественностью стороны могут создавать новое и уточнять уже существующее знание о прошлом» [15, с. 145].
На наш взгляд, эта мысль в XXI в. заслуживает быть лейтмотивом в отношениях между локальными историками, историками-краеведами
и краеведами-любителями. Не противостояние, а сотрудничество, партнерство – вот та стратегия, которая способствует развитию взаимного уважения, понимания, доверия между представителями разных направлений в отечественном краеведении. В результате отношения между ними будут более прочными и стабильными, а знания об истории края научными, но в то же время понятными для разных групп населения. Пространство публичной истории должно стать ареной взаимодействия ученых и краеведов в борьбе за чистоту краеведческих знаний, свободных от мифологем и фальсификаций.
Отдельно следует сказать о краеведческих музеях, которые в публичной истории занимают одну из ключевых позиций. Главный музейный продукт – музейная экспозиция – создается для массового потребления и является частью публичной истории. Но в основе такой экспозиции должны лежать академические исторические знания. От того, насколько продуктивно будут выстроены взаимоотношения между музеями и профессиональными историками, зависит успех формирования грамотного общественного исторического сознания. Вместе с тем мы видим, что академическая историческая наука теряет свою привлекательность в качестве инструмента построения региональной идентичности, а российские музеи, которые в этом контексте действуют более эффективно, часто оказываются оторванными от академического дискурса.
Таким образом, необходим поиск площадок, где могла бы осуществляться коммуникация между академической наукой и профессиональным музейным сообществом. Одним из выходов в этом направлении могут стать подобные научно-практические конференции, объединяющие в своем составе и ученых-историков, и музейных сотрудников.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:
1. Барков А. С. О научном краеведении // Вопросы географии. – 1946. – Сб. 1. – С. 179 – 186.
2. Барков А. С. Еще о научном краеведении // Барков А. С. Вопросы методики и истории географии (Избранные работы). – М., 1961. – 263 с.
3. Никитин А. О. Краеведение между исследованием и мифом // Пятые Яхонтовские чтения: Материалы межрегиональной научно-практической конференции. – Рязань, 2010. – С. 21 – 43.
4. Шмидт С. О. «Золотое десятилетие» советского краеведения //
Отечество: Краеведческий альманах. – Вып. 1. – М., 1990. – С. 11 – 27.
5. Лихачев Д. С. Краеведение как наука и как деятельность // Лихачев Д. С. Русская культура. – М., 2000. – С. 159 – 173.
6. Киселев А. В. Цивилизационная объяснительная модель концепта «край» – «краеведение» // Вестник Кемеровского государственного университета культуры и искусств. – 2011. – №15. – С. 85 – 96.
7. Маловичко С. И., Румянцева М. Ф. Локальная история и истори-
ческое краеведение: проблема определения дисциплинарного статуса // Методология и методы изучения региональной истории: Центральное Поволжье в глобализационном измерении: Материалы научного семинара. –
Казань, 2016. – С. 3 – 22.
8. Гладких С. А. О методологических основах современного любительского краеведения (на примере движения краеведов «Северное трехречье») // Известия Общества изучения Коми края. – 2017. – №1. – С. 16 – 26.
9. Руцинская И. И. Регионоведение и краеведение: масштабы различий и формы взаимодействий // Вестник Московского университета. – Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. – 2009. – №3. – С. 9 – 16.
10. Козлов В. Ф. Историческое краеведение как научное направление (о спорах вокруг определения, задач, перспектив развития) // Вторые всероссийские краеведческие чтения (Москва, 26-27 мая 2008 г.). Четвертые всероссийские краеведческие чтения (Челябинск, 20-22 мая 2010 г.). –
М., 2011. – С. 234 – 239.
11. Набокина Т. А. От любительства к науке: особенности коммуникаций уральских историков-краеведов и профессиональных ученых // Вестник Пермского университета. – 2015. – Вып. 2 (29). История. – С. 65 – 81.
12. Козлов В. Ф., Смирнова А. Г. Из истории Союза краеведов России и современного краеведческого движения. 1990 – 2018 гг. – М., 2018. –
122 с.
13. Маловичко С. И., Румянцева М. Ф. Краеведение: дисциплина исторической науки VS форма общественного сознания // Краеведение как феномен провинциальной культуры: Материалы Всероссийской научно-
практической конференции, посвященной 125-летию со дня рождения
Андрея Федоровича Палашенкова (1886 – 1971). – Омск, 2011. – 696 с.
14. Лихачев Д. С. Письма о добром. – М., 2006. – 315 с.
15. Савельева И. М. Профессиональные историки в «публичной истории» // Новая и новейшая история. – 2014. – №3. – С. 141 – 156.
16. Репина Л. П. Наука и общество: публичная история в контексте исторической культуры эпохи глобализации // Ученые записки Казанского университета. – 2015. – Т. 157. – Кн. 3. Гуманитарные науки. – С. 55 – 67.
17. Алексеев С. В., Плотникова О. А. Мифы и фальсификации в российской истории // Знание. Понимание. Умение. – М., 2015. – №1. –
С. 162 – 171.
18. Акиньшин А. Н. Краеведение, регионоведение, родиноведение, москвоведение. Что дальше? // Третьи всероссийские краеведческие
чтения. – М., 2009. – С. 208 – 211.
19. Вибе П. П. Омск – необыкновенный город! или размышления историка накануне 300-летнего юбилея города о роли Петра I и его сподвижников в основании Омской крепости. – Омск, 2016. – 28 с.
20. Вибе П. П. Правда о генерал-губернаторе Гасфорде, его женах
и не только. – Омск, 2017. – 52 с.
21. Вибе П. П. Монументальная история Омска: загадки и новые открытия. – Омск, 2019. – 68 с.
22. Вибе П. П. Омск в годы Гражданской войны: мифологизация в пространстве публичной истории. – Омск, 2020. – 56 с.
23. Вибе П. П. Декабрьская драма: самая кровавая страница в истории Омска. – Омск, 2020. – 60 с.